Анна Хитрик

Анна Хитрик более всего известна как солистка уже несуществующей группы «Детидетей». Она играет в театре, работает на телевидении и преподает. Ее новый музыкальный проект - S*unduk. На счету у Анны две рок-короны: "открытие года - 2007" и "рок-княжна - 2008".

- Зачем ты выходишь на сцену?

- Иногда не зачем. Иногда – потому что работа, даже стыдно. Наверное, нельзя этого говорить, я должна давать красивое интервью. Если наши где-нибудь там услышат, прочитают, старшее поколение скажет: «Как ты могла?». Да, я такая стыдная, наверное, артистка.

Иногда мне просто необходимо выйти на сцену: я жду страшно какого-то спектакля, чтобы сказать, вкладываю в слова что-то там свое. Я хочу очень, чтобы наш зритель стал настоящим зрителем, потому что даже если представить себе аншлаг, то из этих 500-600 человек, наверное, зрителей – дай Бог, чтобы сто было. Я помню, даже к нам в школе классный руководитель приходил и говорил: «Мы идем в театр. Все родители должны сдать…». Должны, т.е. ребенку изначально уже не интересно, естественно, он не будет слушать никаких актеров. Я тоже сидела в театре малая, шепталась и ела бутерброды, потому что после школы страшно хочется есть. Солдатов, курсантов – когда вот приходят Мамаи в зал, я не понимаю, для чего театр тогда. Вообще не понимаю. Мы однажды на спектакле с Ромкой Подолякиным на Альпийской балладе на поклон не вышли. Просто были такие оскорбления, звучали из зала….я понимаю, пацаны, которые только-только начинают пивко пить, и они стали страшно оскорблять меня как женщину, выкрикивать и сами с этого ржать. Мы поняли, что пришла какая-то одна школа, старшеклассники и дети помладше. Я стала рыдать, текста не могла говорить. Ромка сжимал мне руки, что-то там шептал на ухо, чтобы я успокоилась. Говорил текст за меня…Благо, спектакль идет час пятнадцать, и мы просто стали отговаривать текст очень грустно и печально. Когда свет убрался, я стояла, Рома подошел, похлопал им всем, мы ушли. Потом их педагог прибегала к нам в театр и кричала: «Какая наглость! Эти актеры не уважают зрителя». Вот в эти моменты я вообще не понимаю, для чего театр, для чего мы там нужны, и я, в частности, потому что, естественно, я думаю о себе.

А бывают замечательные моменты: когда приходит тот самый Мамай, первые пять минут - это просто ад, ты с ними сражаешься. Честно говоря, я вообще не верю в эту четвертую стену. Понимаю, что нужно как-то абстрагироваться, я абстрагируюсь, но я вижу зрителя. Я не могу сказать себе, что не вижу его. Это наоборот работает, когда ты смотришь человеку в глаза, он, хочешь не хочешь, а будет тебя слушать. Я помню, как сидели там, хихикали, это было «Дикае паляванне караля Стаха» - материал не из легких, я опять же там плачу, качаюсь по сцене в истериках, я села на авансцену и просто стала смотреть на двух девочек, которые в голос разговаривали и хихикали. Они стали смеяться и с этого. Но потом я стала читать монолог – всегда есть текст, который написал автор, и подтекст, который ты в текст вкладываешь – я стала этим текстом просто их рассаживать. И они замолчали, и это был самый замечательный зритель за всю историю этого спектакля, потому что в зале была такая тишина, такое напряжение, никто не смеялся, никто не плакал, никто не всхлипывал (есть люди такие, которым музыку красивую поставить, они будут плакать). И это была победа. Тогда я понимала, для чего я. Мы забываем, что актеры не ради того, чтобы показать себя, изменить этот мир, очистить себя и других…мы, прежде всего, вырастить их всех должны, зрителя этого нужно уже растить, потому что его сгадили. Потому что, к сожалению, у нас такое время: пошлости и гадости. Мы прекрасно понимаем: поставь любые 15 человек, которые тусуются возле Макдональдса, дай Бог, чтобы они что-то читали и что-то знали, дай Бог.

- Просто хочется сделать театр модным. Я хочу, чтобы это было модно знать, смотреть. Убирать надо нафиг эти гнилые спектакли, которые разрушают и тоже воспитывают людей, которые приходят и им не интересно. Они думают, театр – это не интересно, и ничего они не выносят… Гнать нафиг этих режиссеров, гнать этих сценаристов, актеров, которые вяжут и отращивают себе масла и находятся здесь только потому, что актеры. Всем надо давать шанс обязательно, и не один, но если человек не справляется, потому что он не может, наплевательски относится – так зачем это? Гнать, я - за это. Я очень большой трудоголик, знаю, что человек может. Меня всегда воспринимали, как девочку маленького роста с детским голосом – надо что-то доказывать, если ты хочешь. Хочешь, будь девочкой с детским голосом. Я себе не изменяю, я не собираюсь говорить на басах, носить декольте и вкалывать губы, грудь. Может, у меня и детский голос, но я есть я. Когда-то черезчур меня много, когда-то бывает заклин какой-то, что я права и все. Но потом меня жизнь тоже обламывает и говорит, вот ты не права.

- Вообще, что такое творчество: вызов или что-то еще?

- Оно не вызов, оно - для каждого по-разному. Возможность чего-то такое слепить с собой и зрителем. Это такой эксперимент, это как пластическая хирургия практически: сиди вот и лепи. Другое дело, оно ведь не получается всегда. Как, в принципе, и в пластической хирургии… А когда получается, то – счастье и удовольствие. Тот же самый катарсис, хотя я не люблю этого слова. Все так очищаются, что прямо такие уже очищенные. Зритель никакой выходит, и мы никакие. Иногда же бывает и так. Очистились, что дай, Боже. Лучше бы помылись в бане.

- У меня в жизни…я, наверное, поэтому клоуном стала – таким весельчаком, псевдо, иногда ж погано…у меня столько всего было нехорошего, и несвоевременных потерь очень много, когда ты еще не готов, как-то так все уходили люди. Я потом поняла, что никогда никому не интересно, когда ты рассказываешь о страшном, о плохом, т.е. оно, может, интересно как историю послушать, но им не интересно, что болит, да и зачем им это все знать, когда у них своего хватает горя. Они послушают и пойдут. Поэтому, я никогда не люблю говорить о плохом, когда у меня берут интервью. Я говорю ,что давайте не будем говорить об этом, об этом – не потому, что я страшно страдаю, когда это вспоминаю, но потому, что, мне кажется, не стоит об этом говорить так. Я всегда проверяю людей…как загадки загадывать…не спрашиваю ни о чем, а пишу песни, допустим, или вкладываю что-то такое важное для меня, часть какой-то истории, которую хотелось бы очень сильно рассказать, но не могу, потому что не хочу, чтобы меня жалели, ненавижу, когда меня жалеют. Просто терпеть не могу. И, получается, что все, что я делаю в жизни, даже то, как я сказки рассказываю детям… Я не могу рассказывать при ком-то, я сажу на колени, закрываю дверь, кот только ходит подслушивает, и я начинаю говорить, что взбредет в голову. В основном, очень грустные сказки, как кто-то потерялся, потом, конечно, который найдется обязательно, спасет кого-то, все приходит к тому, что надо любить. Все к этому приходит. И в каждом рассказе, каждой роли, в каждом моем непонимании, не принимании, все знают, что я такой человек. В каждом этом я пытаюсь рассказать и выплеснуть. Если человек понимает подсознательно, я сразу это вижу, и он становится моим человеком, а я его человеком, потому что я тоже очень внимательно слушаю. Вообще очень люблю слушать людей. Я трындычиха, но если человек мне будет рассказывать, я никогда не перебью. Я живу о себе и о людях, которые меня окружали, и их не стало. Я хочу, чтобы я от них чего-то набралась, чтобы я это все не растеряла, где-то словом непонятным в песенке впишу, никто не будет знать об этом, а я буду знать. Тайнами какими-то своими живу. И с огромным желанием, чтобы никто не разрушил мой мирок. Себе придумываю. Даже любимые люди могут его разрушить, быт может его просто сожрать, театр.

Беседовала Екатерина Сушкевич, программа «Город женщин» на радио «Культура», 102, 9 FM (2010 год)

• Теги:
• Анна Хитрик,
• музыка,
• театр