История феминизма: день 7 ноября

Какими были великие революционерки начала XX века.

Именами некоторых из них названы улицы, школы и пароходы. Фамилии других известны лишь узкому кругу историков да очень дотошным интеллектуалам. Хотя и те, кто увековечен в мемориалах и книгах, и другие, заслужившие лишь скромную строчку в архивных справочниках, ринулись в революцию с головой. Так и хочется сказать – как бабочки на пламя. Пламя, в котором сгорели дотла.

Парадокс первый: бунт духа или женское любопытство?

Думаю, нет нужды долго объяснять, почему женщины третьего по величине государства в мире, которым являлась в начале ХХ века Российская империя, встретили Февральскую революцию 1917 года с огромным воодушевлением. Бунт феминисток накрыл всю Европу, а в самодержавной России законы оставались чопорно-запретными, почти как на Востоке.

С постылым мужем не разведись, короткую стрижку не носи – не говоря уж о юбке выше щиколотки, высшее образование не про твою честь, занятие наукой – и вовсе смертный грех. Сиди, дамочка, дома, рожай мужу детей, получая от него на булавки, если он у тебя богатый, и молчи. А если муж бедный, то кроме ежегодных родов еще и паши, баба, как безотказная лошадка, на хозяйстве. 

И хотя семейные бунты случались на российских просторах и раньше, смелых бунтарок описывали еще Островский со Львом Толстым, должен был произойти эффект накопления критической массы.

И к весне 1917-го он произошел. На кадрах старой кинохроники в массовых толпах протеста мы видим море дамских шляпок и белых платочков: на митинги вышли все общественные слои – румяные гимназистки и скромные пишбарышни, благородные институтки из Смольного и бойкие фабричные работницы.

Кого было больше – бунтарок или просто любопытных? А пусть каждый решает для себя эту историческую загадку самостоятельно. Я же скажу лишь одно: любопытство, как известно, не порок. Хотя именно с него начинаются многие великие эксперименты и перевороты.

Парадокс второй: весенние революции лучше осенних?

Если дело случается весной, многое видится в радужных тонах. Надежды на светлое будущее питают! Причем не только природу и юношей, но и девушек. Вот и Февральскую революцию приняли практически все сословия России.

Ибо убытки от чрезмерного общественного энтузиазма в виде погромов хрустальных витрин и потерянных на митингах шляп с котелками можно компенсировать приобретениями в виде новой либеральной Конституции и грядущими демократическими преобразованиями в лице Учредительного собрания. Разве не ради этого скинули безвольного царя? Не ради перемен к лучшему?

Но когда стылой, осенней порой (поди пойми: безвластие за окном или многовластие?) в твое фамильное гнездо врывается банда самозванцев с маузерами и объявляет тебя чуждым классом, подлежащим расстрелу, а вся твоя вина только в том, что ты «голубой крови» и умеешь писать стихи или строить мосты, тогда из бунтаря ты превращаешься в противника революций. Так и произошло с большинством интеллектуальной элиты, в том числе и дамской ее части. Возьмем для примера тех же Зинаиду Гиппиус, Анну Ахматову, Марину Цветаеву.

Впрочем, есть примеры и менее известные – поскольку о них долгое время молчали советские энциклопедии. Скажем, графиня Софья Владимировна Панина (1871-1957), одна из богатейших женщин царской России, которая решила тратить деньги не на бриллианты и меха, а на социальное обустройство бедных, создав в 1903 году в Петербурге по-настоящему прогрессивное учреждение для помощи беднякам – Лиговский народный дом.

В мае 1917 года «красная графиня», как ее называли, стала единственной женщиной во Временном Правительстве на руководящей должности –товарища министра государственного призрения, а в августе – товарища министра народного просвещения. После октябрьских событий энергичная дама вошла в Комитет спасения родины и революции, руководила подпольным Временным правительством, активно участвовала в Белом движении. Можно только догадываться о том, как сложилась бы ее судьба, не эмигрируй она в 1920 году из России.

Парадокс третий: массовое разочарование

Ну а что произошло с теми революционерками, которые не уехали после 1917 года из Советской России, а, наоборот, вернулись в нее обратно?

В числе добровольных возвращенцев на родину была Вера Ивановна Засулич (1849-1919), которая зимой 1878 года стреляла в петербургского градоначальника Ф.Трепова. Героическая девушка так покорила присяжных своим поступком, что получила вместо 20 лет каторги полное освобождение. Правда, практически же сразу после суда сбежала в Швецию и дальше проявляла героизм за рубежом. Аж до 1917 года, когда, вернувшись, стала жестко критиковать большевиков – за то, что «истребляют капиталы, уничтожают крупную промышленность». А еще – подмяли под себя «вымирающее от голода и вырождающееся с заткнутым ртом большинство».

«Тяжело жить, не стоит жить», – разочарованно заявляет она соратникам и пишет мемуары. 8 мая 1919 года Засулич умирает от воспаления легких.

Умирает своей смертью, что уже похоже на подарок судьбы. Потому что многим другим пламенным революционеркам повезло гораздо меньше. Родина их самих пустила в расход. За что? За то, что делали революцию по-своему, а не по-ленински.

Мария Александровна Спиридонова (1884-1941) тоже стреляла в чиновника-сатрапа – 16 января 1906 года выпустила пять пуль в советника тамбовского губернатора Г. Луженовского. Хотела после этого сама застрелиться, но не успела, была схвачена и отправлена в тюрьму. Суд приговорил ее к виселице, но казнь заменили на бессрочную каторгу в Нерчинске.

После Февральской революции узницу освободили по распоряжению А.Керенского, она вернулась в Петроград, вновь занялась партийной деятельностью. Набиравшие вес большевики, у которых «всё дышит ненавистью», ей не нравились, но во имя мировой революции она пошла на временное сотрудничество с ними.

Впрочем, довольно скоро Мария Александровна порвала с большевистскими попутчиками, за что и оказалась в ссылке. В 1937 году ее арестовали, как врага народа. А 11 сентября 1941 года вместе с другими политзаключёнными расстреляли в лесу под Орлом. Полвека потребовалось для полной реабилитации.

Ну отчего в начале 20 века дам так тянуло к оружию? 22 ноября 1905 года в доме П. Столыпина эсерка Анастасия Алексеевна Биценко (1875-1938) убивает генерал-адъютанта В.Сахарова. Суд приговаривает ее в 1906 году к смерти, но затем казнь заменяют бессрочной каторгой в том же Нерчинске, поскольку именно там находится женская каторга.

Целых 11 лет она отбывает свой срок, пока не вспыхивает Февральская революция. Она возвращается в столицу, вновь окунается с головой в вихрь борьбы. И даже, в отличие от Спиридоновой, активно и преданно сотрудничает с большевиками, став в 1918 году заместителем председателя Совнаркома Москвы и Московской области, а затем и делегатом V Всероссийского съезда Советов. Сам Яков Свердлов рекомендует ее в члены РКП(б).

Но даже такие влиятельные рекомендации не спасают бывшую эсерку от обвинения в антибольшевистской деятельности. 8 февраля 1938 года ее арестовывают и 16 июня 1938 приговаривают к расстрелу.

Так что еще одна эсерка, прозванная «бабушкой русской революции», Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (1844-1934) поступила очень дальновидно, уехав в 1919 году из советской России. Начинала барышня-дворянка свою революционную эпопею в 1874 году. Маленький Володя Ульянов тогда еще пешком под стол ходил, а она пошла в народ.

Правда, хождение в массы очень скоро превратилось в сидение в тюрьме, а затем в каторгу и ссылку, из которых она вернулась лишь через 22 года – в 1896 году. Нелегальная положение, эмиграция, участие в революции 1905-1907 годов, новая ссылка в 1910 году – вплоть до Февральской революции 1917 года. Политкаторжанка, которая треть жизни провела в неволе. К счастью, порода у нее оказалась крепкая – 90 лет прожила!

Парадокс четвертый: соратницы по дому, но не партии

Представляю, как могут накинуться на меня апологеты большевизма за этот подзаголовок. Ведь многие годы нам внушали мысль, что добропорядочные жены первых коммунистических вождей были и их верными единомышленниками.

Взять хотя бы Надежду Константиновну Крупскую (1869-1939), которая приехала к любимому Ильичу в ссылку вместе с зеленой настольной лампой, чтобы гениальному супругу удобнее было по ночам писать свои титанические труды. И которая сама не сидела, сложа руки, а тоже писала статьи и прокламации.

Всё вроде так. И не так. Потому что, по моему мнению, большевики любили женщин – соратниц по дому, постели, эмиграции, ссылке. Даже в боевых акциях могли разрешить побаловаться с пистолетами и прикончить неугодных столпов режима.

Но вот в качестве равноправных, равновластных коллег не шибко жаловали, хотя Владимир Ильич и бросил клич, что даже кухарка может управлять государством. Кухаркиного сына – да, еще могли подпустить к браздам правления. А вот саму «кухарку» – очень-очень редко. Если кто мне не верит, попробуйте найти женский род у таких слов, как министр, депутат, посол и прочие.

Парадокс пятый: они любили кровь и роскошь!

Казалось бы, всё ясно: мир хижинам, война дворцам. Во имя великого равенства эти пламенные души, любимые дочери в большинстве своем из абсолютно благополучных семейств, пришли в революцию. Ведь были еще Лариса Михайловна Рейснер (1895- 1926), Инесса Федоровна Арманд (1874-1920), Александра Михайловна Коллонтай (1872-1952), Роза Самойловна Залкинд, она же Землячка (1876-1947).

Но вот что показательно: и писаная красавица Лариса Рейснер, и просто миловидные Инесса Арманд и Александра Коллонтай, и многие далеко не прекрасные лицом революционерки оказались не чужды женским слабостям – страсти к нарядам и драгоценностям. И вкусно поесть тоже никогда не отказывались.

И хотя нам долгое время рассказывали сказки, как скромная Александра Коллонтай на посту первого полпреда СССР элегантно выдавала заячью кацавейку за дорогое меховое манто, а Инесса Арманд во имя голодных детей сидела на диете, всё это были советские мифы. Революция распахнула перед своими преданными жрицами уйму возможностей почувствовать себя небожителями. И они не устояли перед таким искушением. 

Роковая красотка Лариса Рейснер не погнушалась взять себе в Эрмитаже перстень императрицы с алмазом. А потом прихватить в череде реквизиций больших и малых дворцов немало других драгоценностей расстрелянных владельцев.

Инесса Арманд обольщала самого Владимира Ильича, благо, Александра Коллонтай придумала для удобства теорию стакана воды. А Роза Самойловна Залманд, которая больше любила свой псевдоним Демон, чем Землячка, без трепета расстреливала в Крыму белых офицеров с семьями, а потом и вовсе приказала погрузить их на баржу и затопить.

Ведь революция – кровавого цвета. Настоящий кровожадный вампир, как шутила Лариса Рейснер, незадавшаяся поэтесса и столь же незадавшаяся любовница поэта Гумилева. А если революция – вампир, значит, совсем не грешно упиваться чужой кровью.