...Но вот зима,
и чтобы ясно было,
что происходит действие зимой,
я покажу,
как женщина купила
на рынке елку
и несет домой,
и вздрагивает елочкино тело
у женщины над худеньким плечом.
Но женщина тут, впрочем,
ни при чем.
Здесь речь о елке.
В ней-то все и дело.
Юрий Левитанский
Ну вот, предположим, младенец. И вот, предположим, елка… Он еще не знает, что это такое: его просто подносят к темно-зеленому мареву, ладошка касается колкой, дрожащей ветви, хватает золоченый шар… тоненький звон, радужные осколки… Мама уносит ребенка подальше. А он (т.е., она, ибо речь о девочке) вырывается и плачет: от нее впервые ускользает прекрасное. Она еще не знает: прекрасное ускользает всегда.
Подарок – не просто вещь, это тайна, причем, тайна с моралью. Если ты плохо себя вела, Дед Мороз приносит не то, о чем мечталось: например, теплые рейтузы с начесом. Или зимнюю шапку. Если вела себя хорошо хорошо – стеклянные шарики, фломастеры, куклу с закрывающимися глазами. Если так себе – конструктор или головоломку.
На ночное застолье тебя еще не пускают – и потому праздник наступает утром первого января… В ночной рубашке, с компрессом на горле и теплых носках (о, эти вечные каникулярные ангины!) ты выбираешься из теплой постельной утробы – и бежишь в большую комнату… И останавливаешься у двери – ослепленная. Вот она перед тобой, зеленая, неземная, будто прилетела из другого мира, где происходят сказки и сбываются стихи… Из космоса, вместе с Гагариным. А потому пока неважно, что лежит под ней, пусть даже рейтузы с начесом. Потом придет разочарование, но это потом. А пока девочка медленно подходит к елке. «Когда я вырасту, я стану елкой», приходит в голову. Елкой в человечьем обличье: стройной, нарядной, ослепительной… Елка неуловимо похожа на девочкину маму в зеленом брючном костюме и с кулоном «Нефертити» на шее. Открытие: прекрасное таинственно. И объединено тонкими, шелковыми, но прочными нитями.
Вдруг она шепчет: «Пусти». Потом говорит: «Пусти». Потом кричит: «Пусти!». Срывает с вешалки шубу, мчится по лестнице, добегает до телефонной будки, нашаривает в кармане двушку… Темно, холодно. Лишь окна горят – их желтые квадраты отражаются в снегу. Она слушает гудки: никого. Ну и ладно. И очень даже хорошо... Он, наверно, ее и не вспомнит. Вот глупо было бы, если б переспросил: кто-кто? И потом протянул: «А-а-а…». Девочка выходит из будки. Перед ней – пустая, барханная от снега площадь. Посередине – огромная, черная ель. Резкий зубчатый абрис. Лаковые туфли вязнут в снегу, глаза слезятся. Губы ссыхаются на ветру. Девочка прикасается к большой игольчатой лапе – и в этот самый миг на елке загорается гигантская топорная гирлянда. Снег становится радужным, цветным…. «Ты же, кажется, хотела растаять от любви?– спрашивает елка. – Вот и тай». «Таю», – благодарно улыбается девочка…
Предположим, ей 30. И минус 20 на улице. Их вот-вот должны привезти – и это «вот-вот» тянется уже три часа. Дочка оставлена на соседку, и вряд ли соседка так уж этому рада, но не сетует: ладно, я выручу тебя сегодня, ты меня – завтра. Время такое. Соседка должна ей пятнадцать рублей, на заводе снова задержали зарплату. Муж вместе с соседкиным стоит в другой морозной очереди: последний день месяца, хоть убейся, а талоны на водку надо отоварить. Жидкая валюта. Водки муж не пьет, но надо же как-то расплачиваться с сантехниками и электриками: съемная хрущоба, где они живут, пошла рушиться на глазах… Как и страна. Нет, она не жалела о той стране. Просто не догадывалась, что вместе со страной потеряет работу, надежду на жилье, а главное – друзей. И те, что нашли свое кратковременное место под капризным солнцем бизнеса, и те, что уехали под другое солнце и другую луну, оказались равно удалены от нее, в одночасье ставшей неудачницей.
Друзья говорили: «Мы уезжаем ради детей». У нее тоже был ребенок. Дочка – кудрявое существо, знавшее ответы на все вопросы. Она знала, что мама – красивая, папа – сильный, что дядьки, врущие в телевизоре, называются «товаиси», что булка – женщина, а пряник – ее муж… И что на новый год должна быть елка, потому что куда иначе Дед Мороз положит подарки?
И потому она стояла сейчас возле метро «Тракторный завод», и в сапогах хлюпало, а колготы дружно, как по команде, порвались на больших пальцах. Перед ней было тридцать шесть человек: она посчитала. И, наверно, столько же сзади. В основном женщины. Казалось, все они одного возраста. С красными лицами, с хлюпающими от стужи носами, с равнодушным, терпеливым ожиданием в очерке скул, в надбровных дугах… «Они так ждут всю жизнь, – поняла она. – Так они стояли за отрезами в ГУМе и за сосисками в «Столичном», так они стояли с карточками во время войны. Так они простояли всю жизнь … неужели я тоже этого хочу? Для себя? Для дочки?» Голые пальцы на ногах задубели: было ясно: стоит только попасть в тепло, и они начнут ныть нестерпимо… Впрочем, ей казалось, что в тепло она не попадет никогда. «Мы уезжаем ради детей»…
Спустя час, взвалив на плечо кособокую, с одной стороны неизвестно кем погрызенную елку, она подошла к остановке и увидела лениво вихляющий зад грязно-рыжего «икаруса». Значит, следующий будет не раньше, чем через сорок минут. Ну и черт с ним, за сорок-то я как-нибудь пешком... «Пойдем домой, подружка», – шепнула елка. Домой, домой, домой – звучало в такт шагам… И город вокруг – с его хрущобами и вечной мерзлотой нечищенного снега и неколотого льда был домом. Какой уж ни есть – а твой. Ничего, думала она, переживем. Справимся. И елка кивала: мол, справимся, мол, переживем.
Настало время – и она перестала краситься перед большим зеркалом: изображение в нем стало слишком резким, бессовестно предъявляющим то, чего не хотелось видеть. Тогда же она стала замечать выброшенные елки… Оголившиеся ветви на снегу. Черный обрубленный комель. Взгляд в небо – за что?
А есть за что. Есть. За мгновение, когда младенец, улыбаясь, потянулся к золоченому шару. За топорщливую марлевую пачку над худыми коленками. За желание быть, «как все». За мечту стать единственной. За дар плакать над судьбой Снегурочки. За то, что смогла растаять от любви и осталась в городе, где родилась. За сияние всех гирлянд и свет всех окон: желтые квадраты на нетронутой пустоте снега. За всё шампанское, мандарины, все шары, все снега, за нечаянные встречи и негаданные расставания. За женщин, которые вот в этот самый миг выбирают елку… За взрослую дочку, которая до сих пор уверена, что мама красивая, а папа сильный.
Словом, за жизнь. В сущности, это немало.
