Галина Адамович

Режиссер-документалист, член Белорусского Союза кинематографистов, призер многочисленных международных кинофестивалей Галина Адамович знает, что такое настоящее кино, какими бывают чудеса и кто помогает нам лучше узнать самих себя.

Галина родилась в Минске в семье учителей, окончила Белорусскую государственную академию искусств (по специальности «режиссура документального кино»). В детстве она придумывала разные необыкновенные истории, в юности увлеклась гитарой и бардовской песней. По ее мнению, режиссер – это тот человек, который всё умеет понемножку. Среди работ Галины Адамович – «Полюби меня черненьким», «Фауст Арлена», «Музыка, помоги!», «Жили-были», «Гений места», «Продолжение», «Боже мой», «Заведёнка», «Мужское дело», «Мама придет» и другие. В 2007 году фильм «Заведёнка» был признан лучшим национальным фильмом в Беларуси. А недавняя работа – фильм «Инокиня» – завоевал Гран-при VI Международного православного Сретенского фестиваля «Встреча», стал лауреатом Х Киевского международного фестиваля документальных фильмов «Кинолетопись».

Ее семья сегодня – это дочь и мама. Ее кредо: кого нужно держать – держать не нужно!

Послушать интервью с Галиной Адамович:

- Галина Валентиновна, как вы пришли в режиссуру?

- Кто-то говорил, что режиссура – это не профессия, это черта характера. Т.е. если ты привык организовывать, то ты организовываешь не только на работе, но и дома, и в магазине – ты просто организовываешь вокруг себя что-то или кого-то. Это действительно черта характера. Есть такая работа у Дени Дидро – «Парадокс об актере», небольшая брошюрка, где автор очень хорошо объясняет, что это не профессия меняет человека, а это человек, склонный к актерству, становится актером, как и палач становится палачом – это не профессия делает его жестокими, а по своей склонности, темпераменту, психофизике он может делать это, понимаете? А не то, что жизнь заставила, профессия сделала людей такими, какие они есть.

Так и в режиссуру идут люди, склонные к режиссерству. Которые всё умеют понемножку: немножко рисуют, немножко танцуют, немножко играют на каком-то инструменте, но главное – которым очень интересна жизнь и то, как она устроена. Т.е. режиссером должен быть человек очень любопытный и иметь желание рассказывать жизненные истории другим людям – это некий посредник между одними людьми (которые становятся героями фильма) и другими (которые, возможно, будут смотреть это кино), во всяком случае, в документальном кино это так.

Мой поиск себя был достаточно долгим и трудным, и занималась я много чем. Сначала я думала, что могу быть актрисой, потом я думала, что буду петь с гитарой – и были какие-то выступления и записи на радио, потом я работала на радио внештатным корреспондентом и думала, что стану журналистом. Школу я закончила рано – в 16 лет. Я понимала, что на режиссуру не поступлю, но в тот год можно было поступать в наш политехнический институт: в случае успешной сдачи экзаменов – зачисляли на экономический факультет ВГИКа. Почему-то мне казалось, что если я окажусь во ВГИКе в Москве, то как-нибудь я там разберусь с факультетами. Но это, конечно, была чушь абсолютная. В итоге я поступила в политехнический, где проучилась три года на «инженера-гидротехника». Там, конечно, были свои радости. Но к третьему курсу у меня было состояние, близкое к самоубийству. Потому что меня тошнило от любого слова с приставкой «гидро». Я очень хотела полюбить эту профессию – строителя гидростанций – но у меня ничего не получилось. Я поняла, что надо уходить и больше не мучиться. И как раз в тот год Дашук набирал мастерскую документального кино, куда, собственно, я и поступила. И удивилась, что это так легко – пойти, забрать документы из политехнического, и быть от этого очень счастливой, просто от того, что ты не должен учить то, что ты терпеть не можешь и делать то, что ты не любишь. Огромное количество людей делают нелюбимую работу всю жизнь и ничего, но я бы умерла. Потому что пошла в парашютный спорт, а это точно была подсознательная тяга к самоубийству! (Смеется.) Я знаю, что не учись бы я в политехническом институте – никакого бы парашютного спорта не было бы. Мне понадобилось еще три года, чтобы просто прийти в себя после гидротехники…

- А сейчас у вас страхов нет?

- Почему нет? Всегда есть страхи! Каждый новый фильм – это огромный страх. И вообще любая встреча с искусством – это огромный страх. Тем более, что каждый раз ты должен делать качественно новый шаг. Т.е. ты сделал, например, хорошее кино, оно получило кучу призов, а дальше ты должен сделать круче – а попробуй-ка сделать круче?! Должно много чего сойтись, чтобы получилось хорошее кино. Это мало просто иметь камеру, деньги, профессиональных помощников. Должно быть еще какое-то чудо, что-то должно произойти, чтобы это кино стало настоящим. А это нельзя запрограммировать.

- А что такое настоящее кино?

- А вы не знаете? Это кино, которое вас цепляет по-настоящему. Цепляет за душу или открывает какой-то новый горизонт – т.е. затрагивает и ум. Есть огромное количество фильмов, которые будут цеплять вас в определенный период времени. Но в фильме должно быть это заложено – чтобы зацепило. Меня мои фильмы цепляют и даже через много лет – значит в них заложено что-то такое важное для меня, что оно сохраняется. К счастью, кино – это консерва, где законсервированы какие-то эмоции.

- Вы сказали про чудо. Каким оно должно быть?

- Когда мы снимали фильм «Заведёнка» на Полесье, то большой удачей этого фильма стало само его название, потому что оно очень точно передает смысл фильма. Заведёнка – это привычный образ жизни, это белорусское слово. Но фильм был про многодетную полесскую семью: в семье было 12 детей, муж работал в колхозе бригадиром, жена, конечно, не работала. Они выращивали в огромных парниках огурцы, капусту. И вот случилось чудо, когда мы снимали мать этого семейства. Она поехала в церковь договариваться о венчании одной из своих дочерей. Мы поставили перед ней камеру с большим объективом, возле этой камеры ходило много человек. Но пока мы выбирали лучший ракурс, героиня заснула: настолько она была уставшая. И вот это засыпание в кадре – для меня было совершеннейшее чудо! В тот момент я поняла, что у меня получается кино, и оно будет, потому что я без слов могла сказать, как устала эта женщина. Представляете: сидит женщина, на нее нацелена камера, возле камеры стоит пять мудаков и женщина медленно впадает в сон. Чтобы заснуть – она должна была себя чувствовать абсолютно комфортно с нами (а поначалу семья совершенно не доверяла съемочной группе) и обычно люди не засыпают, когда на них направлена камера. Но в тот момент я поняла, что кино будет.

А когда мы снимали кино в Челябинске про Аню Балаш и ее мужа иконописца Лешу Дмитриева, там как раз был сезон тополиного пуха. Но такого пуха, как там, по словам самих челябинцев, ранее не было: там нельзя было дышать, там нельзя было ходить, но для кино это было совершеннейшее чудо! Такого я никогда и нигде не видела. Поэтому наше дело (документалистов) – подготовить хворост, чтобы этот огонь мог разжечься. А дальше, даст Бог, будет искра.

У меня уже есть своя система координат и нужно только развиваться дальше. Вот чем был страшен Советский Союз? Ты приходил в любую квартиру, а там – одинаковая секция, шторы, люстры, люди подписывались на одинаковые издания, покупали одинаковые книги, ели одинаковый салат «Оливье», «Минский» торт с грибочками и одинаково думали на самом деле…

- Почему документальное кино относится к разряду элитарного искусства?

- Во-первых, чтобы его найти – нужно приложить усилия, во-вторых, чтобы его смотреть – нужно делать усилие какое-то. И, потом, элитарное – это то, что не является массовой культурой, опять же, потому что его нигде не показывают. В Европе уже есть отдельные документальные каналы, а у нас еще нет. Но это не говорит об ущербности этого вида кино. Я иногда захожу в филармонию и вижу, что бывают потрясающие концерты с пустыми залами. И думаю, неужели в 2-ух миллионном городе не найдется человек 500, которым это интересно? Так бывает иногда, что количество музыкантов на сцене больше, чем зрителей в зале, но это не говорит о том, что они играют плохую музыку.

- Вам не обидно, что ваше кино смотрит маленькое количество людей?

- Я вообще не знаю, кто его смотрит. Раньше меня это как-то волновало, потому что по определению кино должны смотреть, и это на самом деле дает силы, когда твое кино смотрят, ты чувствуешь какую-то отдачу. Но, с другой стороны, так много сил требуется для организации показов, просмотра, чтобы пришли определенные люди, что в конце концов мне интереснее просто делать новый фильм – это моя профессия, чем рекламировать себя или своих коллег. Понимаете, мне достаточно того, что я имею возможность ездить на зарубежные фестивали, я участвую в этом процессе, вижу, что происходит в Германии, Польше, Финляндии или Испании, я получаю удовольствие от поездок и общения с людьми, от того, что я делаю новое кино, а то, что его не видят, извините, на данном этапе меня это совершенно не мучает.

-Получается, что кино вы делаете для себя?

- Абсолютно! Я удовлетворяю собственное любопытство к жизни. И, слава Богу, что я имею эту возможность. Было мне интересно Полесье – поехали и сняли там кино «Заведёнка». Была мне интересна граница с Литвой – мы сделали фильм «Боже мой» про бабушку, которая делала скульптуры из цемента. Ребенок у меня пошел в детский сад – я видела, как это ужасно – первые дни в детском саду, и мы сделали фильм «Мама придет» в Гродно – про маленького мальчика, который первый раз пришел в детский сад и какой шок для него это был.

Я делаю всё, что мне интересно. А какой есть другой путь? Если это интересно мне, то, я надеюсь, будут люди, которым это тоже будет каким-то образом интересно. Правда, есть другие, которым это совсем неинтересно, но ничего – я тоже ничего не знаю про футбол или хоккей. Я к этому нормально отношусь, спокойно. Люди разные, слава Богу, мир многообразен, и пока у меня есть возможность заниматься чем, что я люблю, я буду этим заниматься. Возможность творить – это радость и привилегия.

- Что для вас творчество?

- Творчество… Оно бывает на съемочной площадке. Иногда бывает, что герой, согласившийся на съемку, начинает тебе всячески мешать снимать кино. Не дает поставить свет, сидит со злым выражением лица, сопротивляется, капризничает, но потом вдруг происходит что-то настоящее у тебя на глазах, настоящее отношение к сути происходящего. Иногда творчество бывает при монтаже. Вот я придумала, что это будет смонтировано так и так, но потом садишься в монтажной и видишь, что это все плохо. И вдруг находишь какой-то стык, который дает какой-то другой смысл. И это тоже приносит удивление и радость – что, оказывается, это материал диктовал другое, чем ты предполагал изначально. Или когда наш опытный и талантливый звукорежиссер, которому я очень верю, предлагает такой звук или такие акценты, которые оказываются гораздо богаче и интереснее, чем то, что я слышала и предполагала как режиссер. И творческая коллективная работа – это тоже удовольствие. Потому что когда несколько талантливых, образованных человек начинают думать про одно и каждый вносит в это частичку своей души и ума – получается совершеннейший кайф. Потому что один ты бы этого не придумал просто. Поэтому режиссер Галина Адамович – это не я одна.

- Каким должен быть режиссер?

- Думаю, что режиссер, работающий в документальном кино, должен достаточно быстро понимать, может он сделать кино с тем или иным человеком или нет. Вот могу я потратить на него две недели жизни и потом сделать кино? Потому что нет времени на долгие исследования. Как я нашла героев «Заведёнки»? Мы просто тупо ездили с водителем по Полесью и я спрашивала: «А кто у вас тут есть интересный?». Т.е. мы приехали в деревню снимать кино про интересных людей, интересные ситуации – но какие конкретно, я не знала. И вот из того, что мы увидели, надо было за несколько минут принять решение, что и кого мы будем снимать. Пять-десять минут – и ты должен понять, сюда можно притащить съемочную группу или нет, и вообще, из этого может получится кино или нет. Если у тебя нет вот этого чутья на человека, то как ты можешь работать? Потому что самое страшное в документальном кино – это ошибиться в выборе героя или ситуации. Если ты ошибся – то это может очень дорого стоить.

Меня учили, что надо идти к людям с открытым сердцем. Если уже в вас плюнули, тогда можете закрыться и делать выводы (Смеется.) Но изначально надо быть открытым.

- А плюют часто?

- Ну, бывает. Но, опять же, знаете, любой плевок он вас стимулирует к чему-то, во всяком случае, меня. Если меня гладят по голове все время, то можно расслабиться и не делать какой-то следующий шаг. Кода тебе дают под зад или в какую-то другую часть тела – я делаю качественный рывки тогда! (Смеется). Но пинки могут быть и хорошего плана – приз на фестивале, например. Потому что дальше нужно тоже быть молодцом. Это на самом деле очень страшно, потому что может и не получится. Хоть я говорю, что лучший фильм у меня впереди, но кто знает? Для этого ты должен быть здоров, твои близкие должны быть здоровы, должен быть в стране бензин, электроэнергия, пленка, деньги – т.е. должно много чего сойтись для того, чтобы это все получалось. И за то, что я имею возможность снимать, ездить, я каждый день говорю «Спасибо, Господи!». А то, что это мало кто видит – это такие мелочи, что вы…

- Пинки дают, в авансы бывают?

- Сколько было авансов, которые я отвергла! В «Саге о Форсайтах» есть гениальная фраза про героиню Ирен – «у нее была та невыносимая английская щепетильность, которая заставляла ее отказываться от счастья ради удовольствия отказать». (Смеется.) Т.е. я говорила «нет», когда уже всё давали и предлагали, большое количество раз. Нет бы сказать «да, да, да!». И даже не знаю, что это – английская щепетильность или упрямство, желание идти своим путем: от замужества в Москве до каких-то профессиональных сумасшедших предложений – я говорила «нет». Я надеюсь, что с годами я, может быть, стану умнее и перестану отказываться от заманчивых предложений. (Смеется.) А может, так оно и лучше. Я тот режиссер, который может работать только в состоянии атаки, когда я напряжении – я собираюсь, концентрируюсь и острее все чувствую, чем когда мне всё дают – это неинтересно.

- Как вы выбираете темы? И есть ли уже закрытые темы для вас?

- Если ты выбираешь настоящую тему – как ее можно закрыть? Перед родами я понимала, что снимать кино в экстремальных условиях с ребенком на руках я уже не смогу. И тогда я придумала снять кино о роддоме. Мои знакомые коллеги-мужчины, узнав, что я беременная, так обрадовались и сказали: «Ну, теперь ты года три посидишь!». И была такая радость в их глазах, что мне как-то стало понятно, что нельзя сидеть. И это было очень тяжело на самом деле. Потому что природа защищает женщину и думать в этот период очень трудно. Как говорит моя подруга, мама должна быть немножко туповата, для выполнения простых функций – мыть попу, кормить, вовремя укладывать спать – для этого не надо быть семи пядей во лбу. И для меня думать над сценарием в тот момент было просто мукой. Свой фильм «Продолжение» я придумала в роддоме и сказать, про что это кино – очень сложно. Это про ток жизни, который сам по себе существует, несмотря ни на что. И я так ничего не поняла про это, как рождается человек. И можно сделать миллион фильмов и не понять этого чуда. Стоит или не стоит рожать – можно лет 20 спрашивать. Но в 30 этот вопрос уже стоит по-другому: а кто тебе сказал, что ты будешь жить до 60 лет, а если до 40? Т.е. у вас должно быть время на то, чтобы эта ответственность – вырастить ребенка – была ваша. Я помню, что я никогда не собиралась рано рожать, но в 30 лет я проснулась в холодном поту и подумала «А кто тебе сказал, что ты будешь жить долго? Что за наглость – не рожать ребенка в 23 года?».

- Ваша дочь любит кино?

- Не могу сказать, что она любит кино или фестивали, скорее для нее это просто «мамы нет дома». Но, думаю, с возрастом она поймет и какие-то плюсы того, что у нее мама режиссер.

- А пока одни минусы?

- Пока да. У некоторых мамы повара или воспитатели в детском саду и они всегда рядом. Есть много примеров, когда мама – актриса, а ребенок – наркоман, это большая опасность, когда нет времени заниматься своим ребенком и вовремя начат лечение наркомании. К своей дочери я отношусь как к самостоятельному человеку, с которым мне очень интересно – как она растет, думает, познает этот мир. Потому что про многие вещи, которые она узнает, я просто забыла. Т.е. с ней я заново открываю очень многие простые вещи. Как, опять же, говорит моя подруга, ты никогда не узнаешь, что ты есть на самом деле, если у тебя нет детей. Ты не узнаешь про себя огромного количества вещей. Потому что в твоем ребенке все твои слабые места вылазят. И хорошее, конечно, тоже. Но если ты хочешь, чтобы ребенок был лучше – начинай с себя. А это тоже трудно и очень страшно. Все твои «какашки» вылазят в ребенке, к сожалению. Поэтому все проблемы, связанные с ребенком, гораздо болезненнее и чувствительнее, чем твои личные. Сам-то ты уже знаешь, как справляться с теми или иными ситуациями. А с ребенком ты как будто без кожи.

- Вера в Бога помогает?

- Помогает во многих ситуациях. Если вера есть – то и стержень есть.

- Есть ли у вас девиз?

- Есть старая американская пословица «кого нужно держать – держать не нужно». И она очень точная. Она не в том, что «подтолкни», но если тебе нужно все время уговаривать кого-то, например, работать с тобой, ну отпусти ты его. Возьми того, кого не надо уговаривать. Не держи то, что нужно все время держать, потому что все силы у тебя будут уходить на это. Зачем держать того, кто не хочет быть с тобой? Мне даже кажется, что это унизительно как-то. Можно найти того, для кого быть с вами – будет радость. Да и вряд ли вообще можно кого-то удержать.

фото Егора Войнова

- Дома вы какая?

- Разная – как и на работе. Могу быть мягкой, тихой, раздраженной, уставшей, злой, в конце концов. Но злой стараюсь все-таки не быть, хотя, думаю, многие люди считают меня жестким человеком. Есть вещи, которые нарушают мою систему координат, и я могу прийти от этого в ярость. Потом я буду, конечно, жалеть об этом. Было в моей жизни пару ситуаций, за которые мне очень стыдно, когда действительно нужно было помолчать, даже вопреки всем твоим понятиям о том, что есть хорошо, а что в плохо в кино или в жизни. Всё-таки нельзя травмировать людей.

Самое больное – это когда твою позицию и твое кино не воспринимают. Это надо быть очень в себе уверенной, чтобы отреагировать так: «Да, я такая. И кино у меня такое». Но часто это бывает очень больно. Потому что когда ты сам не уверен в чем-то, вот ты сделал новое кино и еще не осознал – это хорошо или ты промахнулся, – это очень болезненный процесс. Особенно для людей, у которых есть четкое представление о мире, о профессии, о кино. Да, найдутся люди, которые будут преклоняться перед твоим талантом, но будет и другой полюс. И это всегда очень непросто.

Хочется быть таким милым, пушистым, не вызывающим ни сильных восторгов, ни ненависти. Но так не получается, потому что все равно ты должен делать выбор. Как говорила Цветаева, ум и талант – это плохие дары в колыбель, особенно в женскую. И это, в общем-то, правда. Есть огромное количество милых женщин, которые просто не задумываются о многих вещах, а когда ты не задумываешься – то многие вещи легко проходят, это ведь очень удобной. Другой вопрос, что расплата за это легкомыслие тоже будет – за то, что ты не хочешь думать! (Смеется.) А когда ты что-то понимаешь – то уже трудно не делать. Потому что все равно платить придется…

Беседовала Екатерина Сушкевич, автор и ведущая программы «Город женщин» на радио «Культура», 102,9 FM. Интервью было записано в 2010 году.

• Теги:
• Галина Адамович,
• культура,
• искусство,
• Беларусь,
• режиссер