Дарья Мороз
Одна из ведущих белорусских пианисток, лауреат международных конкурсов. Дарья участвует в различных музыкальных проектах, преподает в Белорусской академии музыки.
Послушать интервью с Дарьей Мороз:
– Давай начнем с твоего дома: очень много книг.
– Это только, что открыто. А вот это все тоже книги. Ну, во-первых, их очень много было уже до моего появления. А потом – это количество информации, которое нужно для меня. И я очень люблю живые книги. Я почти не воспринимаю информацию ни в каком другом виде. Я не люблю электронные книги, люблю, чтобы можно было потрогать страничку, посмотреть на нее, понюхать. С ней пообниматься. И запах. Книжный запах. Это другое, это такая же разница, как в ощущении качества записи на виниле и на СD. Разница точно такая же. Ну и книги – это энергетика. Сейчас я уже меньше читаю, на самом деле. У меня просто не бывает времени. Ну, как научили в три года – мне понравилось, я и читаю. С тех пор читаю, никак оторваться не могут.
– Почему музыка?
– Если бы не моя тетя, ничего бы этого не было. Это человек, который в меня поверил – первый самый. И на каком-то совершенно седьмом чувстве Алла Алексеевна поняла, что мне нужен выход на сцену. В любом качестве. Вообще, в принципе, в любом. Она мне всегда говорила: «Хорошо. Хочешь в актрисы? Идем в актрисы. Хочешь в режиссеры? Идем в режиссеры? Хочешь танцевать? Идем танцевать». Она понимала, что просто нужен выход. Но при этом еще случилось так, что началась музыка. Случилась музыка. И она в меня верила больше всех. Верила даже тогда, когда не верила я. И когда не верил никто. И вот на ее вере, собственно, все и происходило. А потом уже поверила я сама, потом появились совершенно другие педагоги, еще кто-то. И потом моя тетушка, когда у меня моя жизнь началась в аврале, она периодически только говорила: «Боже мой! Как ты это успеешь?» Я говорю: «Вот, ты в меня не веришь?». Чувствую сейчас себя нехорошо по этому поводу, потому что если бы не она, ничего бы не было.
– И вот у тебя на полке замечательная книжка стоит – «Музыка как судьба»? Музыка – это судьба?
– Ну, вообще, получилось, что да. Потому что, при учете того, что это было все с детства, с самого-самого раннего. А порекомендовал врач, потому я родилась с очень плохими руками – с проблемными. И в качестве тренажера попробовали ребенка отдать поиграть на пианино. Я бы сейчас хотела увидеть этого врача. Просто посмотреть ему в глаза и сказать «Большое спасибо!».
Но это была естественная среда какая-то. Я человек очень ленивый. Мне очень лень что-то менять в жизни. Именно здесь это был очень большой плюс, потому что я – как кошка. Я большой консерватор. Вот у меня в жизни есть мой инструмент. У меня есть музыка. Я бью вот эту вот точку. И когда я пыталась несколько раз что-то поменять, я понимала, что мне не настолько интересно. Потому что в музыке сошлись все точки соприкосновения всех видов искусств: я имею выход на сцену, я имею исполнительство и я могу высказаться. И я сама для себя являюсь режиссером. Это такой синтетический, на самом деле, вид искусства.
– Если бы ты не стала музыкантом?
– Я точно знаю, что я была бы очень хорошим продавцом. Я торгуюсь феноменально совершенно. До пятого класса я училась в специальной английской школе. Я ходила к инязу, смотрела на его стены и думала, как я там буду учиться. Представляла свой кабинетик, набитый книжечками, и как я там сижу и перевожу книжки. Вот это мне было бы очень близко. Какая-то вот такая гуманитарная работа. Наверное, какая-нибудь работа с текстом. Какая-нибудь филология, не знаю. Наверняка, я попыталась бы то, что я хочу еще попробовать вот сейчас – журналистика. Наверняка, я попыталась это поделать. И мне кажется, у меня бы получилось. Если бы я точно также целенаправленно все долбала, как я, собственно, занималась на рояле.
Вот эти вот врачебные слова и положенная потом в достаточно большом количестве лет жизнь моей тети, они настолько определили бытие и сознание, что это также естественно, как дышать. То, что я играла на рояле, и то, что я этим занималась, занимаюсь и буду заниматься – это точно так же естественно, как дышать. Я не задумываюсь уже ни о чем другом.
– Ты сказала, что ты человек ленивый.
– Но я-то знаю о себе, что я ленивый человек. Сначала надо мной вставала моя тетя. Потом я сама начала вставать, когда я поняла, что это имеет результат и когда я поняла, что мне это интересно. Когда пришел такой возраст, тогда включился и какой-то азарт чисто спортивный: смогу – не смогу. Когда от меня начал еще кто-то зависеть в том, смогу я это или не смогу сделать. Вот тогда уже конечно, я сама начала. А потому что изначально, знаете, кто-то из моих педагогов, может быть, кто-то из великих, честно говоря, просто не скажу, он говорил: «Не бывает талантливых детей. Бывают умные родители. А талантливые дети появляются потом. Уже очень сильно после того, как они перестают быть детьми». Вундеркинды бывают, но их, конечно, единицы. Но это тоже, прежде всего, очень талантливые родители. Если бы не моя тетя, понятно, ничего бы этого не было. Она стояла и говорила о том, что нужно. И «из-под палки» все и происходило. А безумная любовь к предмету пришла исключительно потом, уже лет в 15.
– А вот ты несколько раз говорила, что тебе необходим выход на сцену. Почему? Можешь объяснить?
– Нет. Честно. Это склад характера, наверное. Когда это начало происходить, когда я начала выходить на сцену, я не думала о том, что я встречаюсь глазами с сотней человек. Я только совсем недавно начала смотреть в эти глаза людей в зале. Тетушка мне рассказала про Станиславского, про «четвертую стену». Я сидела на сцене и выстраивала по кирпичику бетонную, нормальную стеночку. Ребеночек сидел, строил. Пока она не доходила да середины, я играть не начинала. Но это был способ высказаться, потому что темперамент всегда был, который есть на самом деле. И даже при учете «тихости», «домашности» и «зачитанности» все равно темперамент этот вылезал. Это был именно какой-то эмоциональный выход.
Я первый раз себя почувствовала красивой на сцене. Вот когда мне было лет 16, и это тот самый возраст, когда человек – «гадкий утенок». И я на сцене себя чувствовала красивой. Я чувствовала себя правильной, такой, какая я должна быть. Вот какой-то настоящей. Потом только оттуда это понимание себя – оно в жизнь пришло. И сейчас я уже могу сказать, что это понимание себя на сцене и себя в жизни – просто ощущение собственного тела – они сравнялись. Раньше только на сцене было ощущение, что я живой, свободный, думающий, красивый человек. Потом это пришло в жизнь. Сейчас я себя чувствую совершенно одинаково. И на сцене, и в жизни. Совершенно, абсолютно, нет разницы. Я такая, какая я есть.
Очень я не люблю слово «творчество». В каком-то из философских словарей применительно к малым жизненным формам слово «творчество» применяется как приспособление к жизни. Буквально. То есть амеба тоже творит. Она приспосабливается к жизни.
– А ты не согласна?
– Согласна, абсолютно.
– И, может быть, на сцене ты таким образом приспосабливаешься к жизни?
– Я не знаю. Я там хлорофилл? Цвет меняю, пытаюсь слиться со стеночкой? Нет.
Скорее, вся остальная моя жизнь приспосабливается под то, что я делаю. Вот, наверное, скорее, так. И для этого очень важно, чтоб тебя понимала семья, потому что иногда ты приходишь, и тебе просто не хочется ни с кем разговаривать. Бывает такое. Потому что ты устаешь очень сильно, это большой эмоциональный выход. И если семья это понимает, это чудесно. Вот у меня все, что только можно, подогнано под то, чем я занимаюсь. Да, при этом я строгаю салатики, варю супчики, я что-то убираю, загружаю стиральную машину, встречаюсь с друзьями. Да, безусловно. Но все равно у меня в голове происходит процесс какого-то анализа, другого совершенно. Я не думаю о том, что я сейчас положу в салатик. Я в салатик кладу «на автомате». Я не знаю, может быть, это какая-то издержка. Но я сейчас поняла реально, что все вертится именно вокруг этого. Да, наверное, это образ жизни. И при этом, это еще… Есть такое пафосное слово, но оно, наверное, подходит. Это служение.
– Чему?
– Музыке. Это служение. Нет, безусловно, у меня где-то там раз в месяц-полтора случается день лежания на диване, просмотра телеканала MTV. Просто, чтобы выключиться, когда идет клиповая череда. Или посмотреть мой любимый «Секс в большом городе». Тоже сесть и посмотреть несколько сезонов подряд, чтобы выключить мозг. Или уехать там дня на два, на три. Желательно, одной. Просто смотреть на воду. Надо выключаться, конечно. Иначе нет подпитки. У каждого своя степень подпитки. У каждого есть свои способы: кто-то плавает, кто-то бегает, кто-то спит, кто-то телевизор смотрит. Домой я прихожу уставшая. Прежде всего, если у меня случаются еще репетиции после концерта. Я должна прийти, приготовить ужин. Иногда бывает даже такое, поэтому со всех сторон мне облегчают жизнь, и мне очень помогает моя семья. Если семья мудрая и получилась, помощь, безусловно, от этого идет. Я знаю точно, что все мои молодые люди, они до какого-то момента определялись тем: могу совместить – не могу совместить. Как только начинало мешать, все сразу заканчивалось. Мне скучно просто становилось. Это моя проблема – была на тот момент. Потом появился человек, с которым удалось совместить все. Наверное, пришло время. Когда было 18, 19, 20, я говорила, что «Ах, как же, вот жизнь проходит мимо, и никакой личной жизни!». А надо было заработать просто эту личную жизнь, право на нее. Надо было отдать, как в монастыре, несколько лет тому, чем ты занимаешься, профессии. А потом приходит право на получение этого вот счастья. Но у меня нет детей пока. И я не могу ни о чем говорить до конца. Потому что, когда появится ребенок, конечно же, мне придется очень много перекраивать в своей жизни.
Для меня лучший релакс – это сесть на каком-нибудь бульваре на лавочку и толпу рассматривать.
Смотреть за ледоходом.
Ну, за ледоходом… Его главное – слушать. За ним главное – не наблюдать, а слушать.
Контекст
Рекомендовать:
