Зинаида Зубкова
Актриса национального драматического театра им. Янки Купалы, заслуженная артистка Беларуси. Ее кредо: жить, значит, работать.
Послушать интервью с Зинаидой Зубковой:
Зубкова Зинаида Петровна – актриса национального драматического театра им. Янки Купалы, заслуженная артистка Беларуси, лауреат государственной премии. Место рождения - город Ленинград. Образование – театрально-художественный институт г. Минска.
Мать – Евдокия Ивановна, швея-стахановка. Отец – Петр Семенович, старший лейтенант.
Вдова. Ее семья: дочь Ольга, танцовщица; зять Сергей, доктор наук, биофизик; внуки: Варя, Иван, Анна. Место проживания семьи – Германия.
В детстве увлекалась музыкой и игрой в театр. Характер – старательная, но торопливая. Любит улыбки, не любит грязь во всем. Мечтает о хорошей роли. Если бы была возможность, отправилась бы на Восток, точнее в Японию.
По внутреннему состоянию соотносит себя с деревом липой, городом Юрмалой, птицей журавлем, осенней погодой. Кредо: жить, значит, работать.
- Давайте начнем со знакомства с Вашим домом. У вас есть Ваше любимое место в доме?
- Вот как раз в этом уголочке. Вот здесь вот, где рядом портрет моего супруга. Светлой памяти ему. Здесь я читаю. Здесь я играю на инструменте. Здесь моя мама. Мне как-то очень легко здесь.
- У Вас как во всех, по-хорошему, старых квартирах очень много вещей и на стенах, и на полочках. Можно ходить, как по музею. Я уверена, что у каждой вещи есть своя история. Может быть не столько любимая, но близкая Вам вещь есть?
- Вы знаете, самая близкая – это на той полке конь, это ленинградский фарфор. Я его купила, когда сдала здесь экзамены, уехала в Прибалтику к себе домой и еще не знала, поступлю я или нет. И я уехала в Питер к своим родственникам, отдохнуть на недельку. И мне безумно понравился этот конь фарфоровый с золотой гривой и золотым хвостом. И когда я приехала домой к маме, я получила телеграмму из Минска, что я зачислена в институт. И вот этот конь, как бы остался с такой поднятой ногой, символизируя мое вступление в новую жизнь.
- Как Вам кажется, на Вас, как на творческого человека, что оказало определяющее влияние?
- Ну, во-первых, это большая любовь к профессии, прежде всего. Огромная работа, потому что ремесло актерское требует очень большой отдачи и очень большой работы и над голосом, и над движением, и над тем, чтобы вылепить себя. И, конечно, у меня была удивительная семья. У меня был очень хороший супруг, который мне помогал. Он не мешал, он помогал. И все знали, что если у мамы спектакль, особенно премьерный спектакль, все замирали. Никто никогда не повысил голоса. Если я не скажу слова, все молчали или уходили в другую комнату, чтобы дать мне собраться с мыслями и потом подходили ко мне, целовали, желали всегда удачи и ждали, как мама придет, какая мама придет, в каком настроении. Вот так вот и начинался мой путь здесь, уже такой осознанный, такой большой, когда я была уже в большой семье.
Все это началось очень давно. А началось… Городок был маленький, было только одно кино. И то, это кино было трофейным. И я увидела замечательных актеров, тогда, в те годы. И мне так захотелось повторить, что они делают, это меня завораживало. И когда я стала уже в школу ходить, я приходила домой, и первое, что я делала, я вставала за стол и повторяла то, что делала учительница. А потом было очень сложное время, и нас мама отправляла к бабушке в Россию, далеко, и мы там собирались три двоюродные сестры. Они сейчас у меня все профессора, одна академик. И вот мы тогда вечерами… Что делать? Ведь ничего не было. Ну, скотину пригонят, а дальше что делать? И вот дальше мы начинали играть. Мы брали Островского и начинали играть «Доходное место». Можете себе представить? А костюмы мы брали у бабушки в сундуке. Там вплоть до ее свадебного наряда, там флер д’Оранж у нее был. Вот оттуда все это и началось. Это не просто моя прихоть была. Меня просто тянуло к этому.
Вы знаете что? Репетиции ведь идут не только в театре. Репетиция идет дома, ты засыпаешь, просыпаешься. И в доме, чтобы я не делала, даже если я убираю, я все равно в этом, я как бы не проговариваю вслух роль, но я все равно где-то в этом живу, даже не замечая, что я делаю иногда. Но это, наверное, счастье, что ты можешь вот так окунуться, и тебе никто не мешает, в работу, именно в работу. И даже моя подружка, она уже знает это и говорит: «Ну, все. Я уже тебе не звоню. Я тебя не отвлекаю». Потому что она уже знает, что в период подготовки к новому спектаклю у меня идет постоянное «как бы» мое присутствие. «Как бы» я делаю, убираю. И иногда тяжело это. А я думаю: «Но ведь мой образ может тоже этим занимался, может тоже как-то это делал?» И вот так это все проходит.
- Вы в образе и убираете, и готовите.
- Где-то не то, что в образе, а по мыслям. Ведь дома особенно начинаешь мыслить, потому что… Когда репетиция, тогда уже на ногах с текстом – это разные вещи. А дома ты уходишь вовнутрь роли, в искание характера, в искание деталей. Вот как музыкант начинает проигрывать место, которое у него не получается, много-много раз. Так и ты. Вот здесь ищешь: почему у тебя не получается, что, в чем заковырка, в чем вот этот порожек, почему ты не можешь переступить? И начинаешь искать варианты. И эти варианты ты уже должен принести готовыми на репетицию в театре. А дома ты в поиске. Вы знаете, иногда странно смотреть на актера со стороны, когда он идет на репетицию или на спектакль. Довольно странно. Человек идет: или он ничего не видит, или какой-то жест появляется. И вот эта настройка… Конечно, когда у тебя роль большая, когда на ней держится весь спектакль, вы, когда уже идете, вы отстраняетесь от всего, и вы уже идете параллельно с городом, но вы уже в своем идете. Ну, вот это такое чисто профессиональное ощущение.
- А вот с Вашей точки зрения, эти творческие взлеты – минуты, ради которых живут артисты, минуты, я даже не беру часы, оно стоит, чтобы жертвовать житейскими какими-то радостями?
- Все это правильно, потому что жить в счастье все время – это невозможно. И получать удовольствие – тоже невозможно. К тому же, вся жизнь идет скачками. И вся жизнь, насколько я уже все-таки много прожила, все идет как бы по спирали, и все идет как бы черно-белое, иначе вы не почувствовали бы удовольствие, если бы это было все ровно. Тем более актерство. Это очень сложное, как вам сказать, забирающее много энергии, здоровья, потому что мы живем и работаем на нервах. Если мы не заразительны, то нас не будет слышать, и слушать, и смотреть зритель. Понимаете? Вот в этом вот и радость, и боль, и счастье, только вот в таком большом сплетении всего. Ведь, чтобы быть заметным надо быть самостоятельным. Чтобы быть… Как личность, это понимаете, такое уже избитое слово, нет, чтобы… надо не потерять себя, идти от себя, от своих ощущений, как ты это ощущаешь, тогда это будет интересно. Тогда ты будешь личностью. Насколько надо быть богатым изнутри, сколько надо поработать над собой, сколько надо читать, сколько надо видеть. Но видеть – непросто иметь глаза, а видеть, и не просто иметь уши, а слышать. И это все вбирается в одно, и когда вот такой вот сочный плод, тогда он и смотрибелен, и вкусен.
Вы знаете, у нас нет слова «работа», есть «служение», потому что мы подвластны определенному конкретному времени. И, например, когда говорят: «Вот, артисты, они разгульные, что-то они позволяют себе». Это неправильно, потому то невозможно быть в нехорошей физической форме и играть центральную роль, это невозможно. Вы физически это не вынесете. Да еще при большой отдаче. У вас сердце остановится. Этого нельзя делать, и этого актеры не делают, и это только мифы. К хорошей большой роли вы готовитесь не за два часа, а за сутки, за двое вы начинаете просматривать текст. Вы начинаете искать, потому что актер не может играть каждый раз одно и то же, что-то новенькое все равно проскальзывает где-то. И мы друг другу, когда играем вечером, нас трое. И мы после спектакля говорим друг другу: «Спасибо». Но тут же замечаем: «Вот у тебя было вот сейчас, вот этот кусочек, он у тебя был такой хороший. И поэтому я провела тоже, по-другому. Потому что ты мне дал петельку-крючочек немножко по-другому». И мы как троица в одной связке, мы друг друга начинаем дополнять. Поэтому неправильно говорить: работа – одно, а творчество – другое. Это все одно.
- Петелька-крючочек.
- Да, петелька-крючочек. Да, это все одно. И вот, когда мы работали в «Свадьбе», мы начинали с десяти утра, заканчивали часов в пять. Уже часов до шести я должна быть в гриме, потому что за полчаса до начала спектакля я уже сижу перед зрителем. Значит, какой же должен быть спрессован день, а еще вечером спектакль, и как надо не разболтать себя, как сосуд, вы должны наполнены быть с десяти и до девяти вечера. Вы не должны расплескать себя. На репетиции можно где-то вот, понимаете? А на спектакле вы уже не должны опуститься. Это очень сложно.
- Это профессионализм. Что для Вас профессионализм?
- Да, это умение всегда собраться, очень быстро собраться. Не ждать, пока придет вдохновение. Это в момент работать надо.
- С опытом приходит.
- Да. Но… кому-то Бог дает.
- А как Вы считаете, Ваш талант, и вообще талант любого вида, он Богом дан, или человек создает себя сам?
- Вообще-то в Евангелии написано, что Господь Бог каждому дает талант. Только надо его найти. И даже считается грехом, если ты не используешь свой талант. Это просто надо родителям увидеть. Мне мама не перечила: «Не ходи!» Нет, она способствовала, она помогала мне где-то в раскрытии этого дара. Никогда не забуду: когда я поступила, вдруг она принесла мне три огромных гладиолуса, необыкновенного какого-то цвета само с розовинкой. Эти гладиолусы огромные. Вот я до сих пор помню маму с этими гладиолусами. Она как бы направляла, она была счастлива, что я иду в этот путь.
По-хорошему, голодным быть хорошо. Я когда иду на премьеры, у меня почему-то стоит в глазах охота. На охоту берут собак только голодных, поэтому они мчатся туда, вперед. И вот у меня ощущение, когда я иду на премьеру, вот эта охота, когда собаки голодные бегут. Вот это вот предвосхищение охоты. Но… Вы знаете, деньги – это хорошо. Конечно, у кого семьи, и я понимаю, многие сейчас, и молодежь, они устраиваются на несколько работ, потому что не прокормить на заработок актерский. Он очень низкий. Им приходится трудно, я все понимаю, нам было легче немножко. У нас было только одно радио, даже телевидение редко-редко, радио подкармливало нас. Но это рядышком, мы работали в основном в радиоспектаклях. Мы как бы еще ступенечку проходили, потому что в театре можно закрыться за костюм, за красоту, за грим. На радио этого нет. Там только есть ты и микрофон. Твой голос и твое нутро – вот чем мы питались. Сейчас немножко другое. Но надо отдать должное: наша молодежь, наши актеры, если им, конечно, попадается прекрасная роль, они жертвуют многим и идут на это, потому что они понимают, что для того, чтобы стать хорошим актером, крепким актером… Ведь все приходит в процессе работы и чем больше у тебя будет работы, тем богаче ты будешь, как художник. Это нам трудно, женщинам. Потому что ты получаешь много работы, когда ты молодой. По молодости, да. И потом переход в возрастную роль. И самое страшное время – это между молодостью и старостью. Понимаете, здесь такой вот переходный период, которого нет даже в драматургии. Ее почти нет. Ну, мама. Ну, как-то. И переходишь в это время на харáктерные роли, если тоже ты умеешь это делать. Или, иначе, простой.
Контекст
Рекомендовать:
