Анна Балаш
Художник, мастер кукол, член Белорусского союза художников.
- А вдохновение можно?
- Вдохновение можно давать. А брать? Где же его брать? Оно отдается. Как ты его отдаешь, так и тебе дается или не дается.
Ребенок, он чист. На нем меньше грехов и страстей висит. Он мир видит цельнее. Когда ребенок рисует, он, слава Богу, не ходит в Академию и сводит изображение до знака. Он действительно видит предмет таким, как он есть, потому что то, что уже потом делают великие художники…
Я знаю, что можно прослезиться, взять классного Пикассо и классный детский рисунок, и еще неизвестно, кто круче. Может там Пикассо еще себе локти кусал. Но тот дошел до этого мастерством, а ребенок просто своей чистотой и глазами открытыми.
У меня есть такой замечательный приятель, Виталий Чернобрисов, он фанатик детского творчества и рисунка. И это даже не мои мысли, он мне их на блюде преподнес, просто я всегда об этом думала: «А почему это так, а это вот так?»
- А можно ли остаться настолько ребенком в душе, что…
- Ну, для этого надо вести обычную нормальную жизнь, то есть не грешить, страдать, сделать правильные выводы. Ребенком остаться очень тяжело. Конечно, душа-то у всех присутствует. Но мы-то уже уходим в эзотерику, это не мое. Я понимаю, как это должно быть.
Увы, мы страстные все люди. Ребенком оставаться можно, можно оставаться злобным ребенком, можно оставаться истеричным ребенком. Я, наверное, знаю только двух человек, которые остались просто чистыми душами к 45 годам. Жизнь, есть жизнь.
- А Вы ребенок?
- Нет, я безнадежно взрослый человек.
- А детей своих?
- Я не хочу ни в коем случае выращивать своих детей ни в каком парнике. Они сами пытаются изо всех сил удержаться. Странно, потому что мне нельзя было их задержать дома. Они все домашние, им предоставлена полнейшая свобода. Но, наверное, Господь все устроит, и все образуется. Они не затворники.
Вот, слава Богу, сын женился, хотя и рано, девочка очень хорошая. Дочка ушла в японский язык, она сидит дома и его изучает. По-моему, она его уже и выучила, хотя сама она художница. Ей интереснее какие-то затворнические моменты.
А то, что я могу им дать, так это только свою любовь, и только искреннюю, и все. Какую-то материальную помощь. Чему я их могу учить? Я сама мало что знаю.
- А что есть любовь?
- Это жертва. Это отдать все и ничего не ждать взамен.
- Искусство – это жертва?
- Вот творчество, независимо от того, в чем оно состоит… Можно очень творчески жарить блины, можно творчески мыть пол. Все равно это служение.
- Так получается, что всю жизнь можно свести к жертве.
- Ну да, а только так. Только у меня ничего не получается, потому что мне еще нужны, увы, результаты.
Аудиторию я воспринимаю очень хорошо. Это как бы вампирство, то есть тебе все время нужно излучать теплую, сладкую, свежую кровь, чтоб тебя хотели, чтобы тобой питались, чтоб это шло. Но, слава Богу, иногда бывает и отдача. Она дается тебе сверху, потом ты отдаешь людям.
Мне очень понравилось, и это то, с чем я согласилась – это песня Казанцевой «когда я пела для тебя, я для Бога пела». Это так. Это отчет о творческой командировке.
Признание
С ним сложно, потому что, конечно, все мы очень тщеславные люди, всем хочется… Я считаю, что я недореализованный человек, все время в какие-то мелочи скатываешься. Когда работаешь с заказчиком даже на больших проектах, все время думаешь, зачем мне все это нужно. Потому что настолько хорошо в своем мирке, и ты начинаешь им предлагать, но ты же не будешь их учить. И все время больно, потому что все время обрезается, обкатывается, обкручивается.
Конечно, я мечтаю о таком заказчике, который бы не резал, а давал возможность роста, давал возможность разговаривать на одном языке. Нет, мне верят, слава Богу. Но верить и разговаривать на одном языке, не было такого. Было, например, на параллельном языке. Хотя были и очень хорошие заказчики.
А высшим признанием, это, наверное, опять это как бы уже не человеческое. У меня был случай однажды, у меня купили куклу в семью, где был ребенок больной аутизмом. И это не моя заслуга, но он стал разговаривать с куклой вначале. То есть он включился через куклу в жизнь.
А мне было уныло в то время. И потом я подумала, что если вся моя работа свелась к тому, что этот ребеночек, мальчик, заговорил, то это для меня высшее признание. Но признание, к которому ты стремишься. Ты проводник, но это произошло.
А такая тщеславная штука – это Сезария Эвора захотела мой костюм. Признание то, что в свое время Анастасия Кински купила мое платье во Франции. Признание то, что мои куклы – в Англии в коллекции крупнейших коллекционеров кукол в Европе. Но это уже такие социальные признания.
Уже тоже с возрастом, какая бы работа не приходила, я ее рассматриваю, как последнюю. Я собираюсь еще пожить, но просто уже подход такой. Чего уже плевать в вечность? Хотя как бы нетленку я не ваяю. Есть работы проходные, которыми можно витрину оформить. Но все равно ее надо оформить хорошо. Чтобы ты не делал, делать это хорошо. Будет день, будет и песня. Будут деньги, будет и любовь.
Это же дикое удовольствие, это же наркотик. А он все время требует усиления дозы. Это самое большое удовольствие, которое можно испытать. Испытать удовольствие от работы, когда она сделана. Это такой кайф, который нигде не получишь.
- Творческие люди – эгоисты?
- Конечно. Они жестоки.
- Эгоизм и жестокость – это синонимы?
- Да, конечно.
- А здоровый эгоизм?
- А что такое здоровый эгоизм?
- Когда ты пользуешься эгоизмом, иначе ты не можешь создавать что-то новое. В тот момент, когда ты уже сотворил, эгоизм уходит на второй план.
- Нет. Вопрос оплаты. Потому что такой факт: Сезар не пошел на похороны своей матушки, потому что в этот день была хорошая погода, он пошел на этюды. Ну, нормально, да? Ну, это же вопрос: слезинка ребенка или счастье человечества.
Я не знаю, я не могу дать ответ на этот вопрос. От этого вопроса можно к Сталину перейти, который, в общем-то, спас государство какой ценой. А государства все равно не стало. Я не знаю. Я не могу дать ответ на этот вопрос. Я могу лишь решать за себя, потому что я не знаю другого человека. Про себя все хорошо знаю. За себя я могу, слава Богу, ответить.
Можно, конечно, наврать с три короба, но все равно в душе ты должен отвечать: идти на похороны матери или идти на этюды.
Я люблю зарабатывать деньги. Я достаточно высоко оцениваю свои работы. Я не люблю делать что-то бесплатно, я могу что-то подарить. «Не продается вдохновение, можно рукопись продать», – Пушкин ответил.
Я же знаю, что оно мне стоит. Оно мне стоит все.
- Но, по большому счету, вы это делаете для себя.
- Нет, для себя бы делала…
- А если бы для себя, что бы делали?
- Я бы любила человека, потому что это очень интересно, потому что он бесконечен.
- А так Вы кого любите?
- Свою работу.
- А совмещать?
- Невозможно.
- А семья?
- Семья – это семья. Если бы не работа, я была бы эгоисткой. Я была бы, наверное, полной. Это тоже интересно, это тоже творчество, я бы жила для себя тогда. Но тогда и душа разрушилась бы, я тоже сделала выбор, если для себя. Я бы в любовь ушла. Я была бы просто женщиной.
- Насколько в таком случае совместимо?
- Нет, ну совместимость, смотрите. Сколько было в истории очень талантливых женщин. Вот куда они ушли? В куртизанки, в фаворитки, в гейши. Они жили этой жизнью, это тоже дико классная жизнь. Это тоже творчество, но это чисто женское творчество, они реализовались как женщины.
- А можно с этой точки зрения творчество рассматривать, как универсальный дар?
- Да, это очень хорошая сублимация.
- И от тебя зависит, по большому счету, куда ты ее направишь.
- Безусловно.
- И свой выбор Вы осознанно сделали.
- Абсолютно.
Контекст
Рекомендовать:
Смотрите также
-
интересно какОтветить