Анна Балаш
Художник, мастер кукол, член Белорусского союза художников.
Послушать интервью с Анной Балаш:
Место рождения – город Минск. Образование – высшее специальное, случайное художественное, жизненное.
Родители. Отец – Балаш Ярослав Степанович, инженер-дорожник, самый лучший папа. Мать – Нечай Ольга Федоровна, кинокритик.
В детстве Анна была одинокой дикаркой, ненавидела школу, придумывала себе другую жизнь и хотела скорее вырасти.
Ее семья теперь. Муж – Алексей. Дети: Слава, Ева, Ваня. Подружки: Таня и Надя. И собака Дуська.
Любит своих и не любит, когда любовь проходит. По внутреннему состоянию соотносит себя с деревом возле дороги, городом возле моря и переменчивой погодой.
Мечтает о смерти легкой и не позорной. Утверждает, что работ было много, но гордиться нечем. А в папку с грамотами написал кот. Ее кредо – наври интересно.
- Очень красивая мастерская, в два этажа. Вообще, сказочный домик просто.
- Наверное, я сейчас украду название собственного проекта «малобюджетный рай», потому что рай на Земле невозможен, но какая-то его модель возможна. И если свести мою мастерскую к какому-нибудь квадратику или кубику на ладони или не на ладони, я могу рассказать о мастерской, как об этом предмете, который висит на стене.
Это футляр для будильника. В небогатых деревенских домах, где не было денег на настоящие и большие часы, делали вот такую коробочку очень красивую и вставляли туда будильник. То есть это был такой заменитель той мечты, которая, в общем-то, и не доступна. Это модель такого «бюджетного рая». Я собираю такие коробочки, их на самом деле не очень много, они распространены на севере Беларуси.
И, наверное, мастерская – это тоже такая коробочка, потому что я не могу построить именно тот дом, который я действительно хотела бы. Но построить себе маленькую модель, как строил себе сеньор Тыква в «Чиполлино», покупая каждый год по кирпичику – это мастерская.
- А дом мечты, он какой?
- Дом мечты… А сейчас это уже облако, потому что в доме мечты жили бы все люди, которых я очень люблю. Но это невозможно, потому что кого-то уже нет, кто-то очень далеко, у кого-то уже есть свой домик. Наверное, если бы это был мой дом, то это было бы какое-то архаичное строение «шанхаистого» типа, где бы жили все те, кого я люблю.
- Здесь висят только те произведения, которые Вы сами делаете?
- Мне очень трудно называть свои работы произведениями. За это мне как-то хочется приставить пистолет к себе, потому что «про-изведение», «про-извела». Здесь висят работы, которые нужно продать, которые не хочется продавать. А в основном это наполнение милым хламом или фотографии близких мне людей, присутствие которых мне необходимо практически ежесекундно, потому что это по-настоящему помогает жить.
А еще всякая такая ботва, которую я мало когда покупала сама. Это подарки за много лет, которыми обрастаешь. И в мастерской очень счастливая ситуация, потому что в ней не нужно вытирать пыль, которая тоже является частью экспозиции. Я случайные вещи воспринимаю, как крошки в постели: я от них быстро избавляюсь. Есть только то, что мне хорошо.
Я очень расчетливый человек на самом деле. И будучи маленькой девочкой, я ненавидела быть маленькой девочкой. Когда говорят, что я в детстве была счастливой… Я в детстве ожидала, когда я вырасту и смогу распоряжаться сама собой, своими поступками, своими действиями, хотя особо меня никто не напрягал. Напрягало то, что тело было маленькое, и возможности были маленькими.
Мне очень хотелось быть самой собой. Я очень хорошо себя чувствую в своем возрасте, когда социальные долги исполнены, дети рождены, устроены. Вот, наконец, я та, которая была в пять лет, мне теперь хорошо в сорокапятилетнем состоянии. А началось уже тогда.
А поскольку я человек расчетливый, я уже тогда начала выбирать специальность. Первое, я хотела зарабатывать деньги независимым путем и никогда не ходить на работу. Последнее неисполнимо, потому что в свою мастерскую я прихожу очень рано и ухожу очень поздно. Но я делаю это добровольно, поэтому это началось давно и с расчетом.
- Я вот даже не знаю, как могут сочетаться творчество и расчет?
- Я больше всего боюсь того, что называют «потным валом вдохновенья». Это несовместимо. Это то, к чему я постепенно пришла благодаря своим учителям, которых я очень уважаю. Это Ленина Николаевна Миронова, это Суборев Василий Федорович и мой муж Леша. Они не давали моим эмоциям бесконтрольно раскрываться, выстраивали их в правильное русло.
Мне нравится выражение моего мужа. Он говорит: «Я тебя очень ценю, но когда прет одна эмоция, это похоже на песню немого». Эмоция есть, а песни нет. Незнание мастерства. Если я хочу сыграть на рояле, не зная нотной грамоты, я не смогу сыграть. Я не сыграю, это тоже будет «потный вал вдохновения» или какафония.
Это расчет. Потом включаются все остальные процессы. Но вначале нужно быть профессионалом в работе. Пример. Вы видели черновики Пушкина? Я не Пушкин, нет, Боже мой. Но даже при том, что он гений, что совершенно безусловно, он же все время искал, перестраивал. У него же черновиков хренова туча.
И Пикассо, если взять, когда он писал «Гернику» или «Авиньонских дев», там же эскизы были в сумасшедшем количестве. Потом это кажется, что это ослиным хвостом намахано. Это же работа, это поиск, это поиск модуля, пластического, литературного, визуального.
Но вообще, мне очень понравилось, как Цеслер Володя сказал. Говорю: «Володя, как ты придумываешь?» - «У меня выщелкивает». Это, слава Богу, это дар, которым очень дорожишь. Потому что изначально начинает набираться мелодийка, но дальше берешь себя за шкирку и начинаешь это делать, потому что она отщелкает, и если ты не справишься вовремя, она уйдет. И потом уже не вернется.
Поэтому поймать эту ситуацию, нервик этот вот, и начинать его обкручивать, не лениться, потому что все время лень. Слушая звуки шарманки, мне все время хочется спать. У меня единственное желание выспаться, я не досыпаю уже много лет. Потому что ты в потоке, если ты не сделаешь сегодня, как пианист, это из рук уйдет. Это работа.
- Где берете идеи?
- Это в чувственности, в тактильности, если это касается тканей. В математике, если это касается какого-то общего решения. Мне тяжело, потому что я женщина, если бы я была мужчиной, мне было бы гораздо легче. У меня просто по-другому мозги работают.
Назовите мне хотя бы одну женщину, которая бы за всю историю искусства была бы классная женщина-художник. Ну, то есть кто: Мухина, Серебрякова и Тамара Лемпицкая? Да тьфу – это все. Это не творчество. Поставьте рядом Эль Греко, и кто будет Фрида Кало?
Но в то же время, женщины сильны в другом. Женщины классные прикладницы. Мужики не умеют делать прикладное так, как умеют делать женщины. У женщин все по-другому, женщины по-другому это видят. Они «вкуснее» это видят. Например, иранские ковры – это женские ковры.
- Прикладные – это используемые в жизни. Женщины-прикладницы, а не потому ли, что вот к реальной обычной жизни они ближе, что ли? Им надо детей воспитывать, каши варить.
- Ну да, они более ответственные, они не могут переступить, если, конечно, совсем не уроды, через свою женскую природу. И у женщины это физиология, потому что каждому своя судьба, но нерожавшая женщина, у нее просто изменения в психике происходят. Мужчины просто не рожают, у них никаких изменений не происходит. То есть, есть монашество, есть служение, это как бы не рассматривается. Увы, это да. У баб это просто крыша съезжает.
Это как нотная грамота. Я очень долго преподавала историю костюма в агентстве Тамары Гончаровой. Для меня в костюме нет секретов никаких за все эпохи. То есть я могу и рассказать, и разложить, и сшить. Мне нравится совмещать несовместимое, мне нравится менять пропорции, мне нравится наглеть в этой истории.
А у художников не должно быть табу каких-то. Тут уже можно все, ставить рамки… То есть, есть грамота, если ты смешаешь ФЦ с краплаком, то это будет жуткий цвет, и ты знаешь это. И этим можно воспользоваться, если тебе нужен жуткий цвет, тогда, пожалуйста. Тут вопрос умения пользоваться.
Мне очень-очень понравилось как Ленина Николаевна Миронова сказала, что в искусстве сделано все и наилучшим способом. Так что ж вы пользоваться-то не умеете?
Безусловных авторитетов для меня нет, потому что безусловный авторитет – это Господь Бог.
Сумарев. Я бы не сказала, что он нас учил, он излучал такую любовь, что в его любви все произрастало. Это был такой райский сад, в котором добро и зло мы познавали позднее. Там просто давалось абсолютное знание любовью.
А Миронова Ленина Николаевна, которая вела у нас цветоведение… Мне больше всего понравилось… Представьте себе, 1982-й год, мы приходим на первое занятие, она всех нас называла по имени отчеству, причем никогда не сбивалась, все правильно говорила: «Дорогие коллеги, добрый день».
Потом она обратила внимание на торец своего стола и говорит: «У кого-нибудь есть с собой пластилин?» Кто-то достал из-за уха кусочек пластилина: «Ну вот, вот только этот». Она заделала дырки в столешнице от скрепок и говорит: «А я не люблю вход в другой мир». И дальше пошла лекция о «Третьем Вавилоне», о совмещении какого-то несовместимого, сбивка стереотипов.
Или еще одно простое воспоминание. Я помню меня как-то сильно выстебали на просмотре и за дело, потому что я очень ленивая была девка. И я иду и хмурюсь, и плохо мне, и Миронова говорит: «Идемте, зайдемте ко мне в кабинет». И она достала маленькую бутылочку коньяка, налила в пробку: «Ну, вот Вы примите». И прочитала мне два стихотворения Сей Се Нагон.
И дальше опять пошла лекция, она объяснила, что я сделала неправильно. Абсолютно, с моей точки зрения, не белорусский человек. Она человек некрестьянской формации, хотя я и сама не в графских пеленках родилась, но вот эти все ее уроки: и с пластилином, и с этой маленькой капелькой коньяка, и Сей Се Нагон... Есть другой мир, и циклиться… Есть минутное, а есть другое продолжение, и все гораздо легче, чем сейчас происходит.
То есть это был педагог, который учил жить в жизни, во взаимоотношениях, как в теплой воде.
Куклы – это тоже стремление к независимости. Я очень много работала в театре, я работала в кино, я работала с театральными коллективами. И меня всегда в силу моей стервозности не устраивал конечный результат, потому что, когда ты работаешь художником-постановщиком, это все потом перемалывается режиссером или актером. Или не так они носят эти костюмы, не так ставят декорации, не так ставят цвет.
И я чаще всего про себя думала: мне не нравится. А я хочу, чтобы мне все нравилось. И кукла – это уже та модель, где за все уже отвечаю я: и за ее игру, и за ее одежду, за ее сценографию. Я здесь отвечаю за все, они в моей власти: тот же фильм, та же театральная постановка. Для меня это больше, чем кукла.
Хотя я не только куклами занимаюсь. И в последнее время, как Аня Балаш – кукольница, это как терзать Ахматову за темно-вишневую шаль, которую она описала в стихотворении. Или Раневскую (я не соизмеряю себя с этими фигурами) за «Муля, не нервируй меня», потому что были и другие роли, я много чем занимаюсь.
Я никогда не играла в куклы. Я не играю в них, я играю с людьми в людей. Мне очень нравится то, что сейчас называется ролевые игры. Хотя я не хожу ни в какой клуб, мы просто придумываем истории с моими друзьями и их отыгрываем. Рассказываем друг другу.
У нас есть такая интересная игра «Расскажи историю», и тебе поверят или не поверят. Мы когда с Татьяной, моей подругой, встречаемся, она рассказывает мне свой день, или я свой день. Можно все придумать, только чтобы это было интересно.
Куклы – это та же придуманная или не придуманная история, или заплетенная история. Мне очень нравится заплетать как бы правду или неправду. А куклы… Я собираю, я знаю разные истории разных людей. И когда попадает какой-то текстиль, исторический, или чье-то платье, я знаю историю этого человека и мне интересно ее передать дальше. Как моя бабушка говорила: «Усе ўпарадкаваць». Я упорядочиваю истории, у меня своя жизнь.
Я не люблю слово «творчество». Это работа. Это честная работа, это жизнь. И они две не разделимы. И там сама я, и тут сама я. Я делю работу и семью в том, что в работе я открыта. Вот, пожалуйста, вот я, вот моя работа, это можно смотреть.
А семья – это закрытая ситуация. Я не люблю о ней рассказывать. Я не люблю пускать к себе в дом людей, с которыми меня ничего не связывает. Я очень не люблю рассказывать о своих детях. Хотя я их очень люблю.
Я очень не люблю рассказывать о своем муже, хотя я его очень люблю, потому что это уже закрытая ситуация. Это не предмет рекламы и не предмет какого-то обсуждения, потому что я боюсь за это все. Я боюсь за эту сферу.
На меня очень сильное впечатление произвел в детстве фильм Анджея Вайды с Даниелем Ольбрыхским, назывался «Все на продажу». То есть, когда из всего делаешь рекламу. Я не люблю рекламировать свою семью.
Одному человеку очень плохо. Я смотрю на людей, которые одиноки, им очень тяжело. Поэтому это подпитка, это основа.
Контекст
Рекомендовать:
